Кто там живет в колодце на самом дне? Кто до утра беснуется у ворот, криком клянет душу твою и род? © Ника Батхен
А-а-а! сенен-ай по Властелину Колец! Леголас/Гимли! к сожалению не знаю, кто автор...
читать дальше
уверен, что там-то все и случится. Я повел его по тропке в глубь земли; в первом же зале наши факелы вспыхнули ярче, и он вскрикнул от изумления. А потом он молчал, пока мы шли под завесой скалы, покрытой мрамором розовым и белым, как край плаща Галадриэль, к блистающим коридорам, устланным драгоценными камнями с такими острыми гранями, что одно прикосновение к ним ранило до крови.
Мы долго стояли молча в центральном коридоре, где вода капля за каплей падает в бассейны разной глубины. Меня убаюкала музыка бассейнов; не знаю, сколько я так простоял, даже не глядя на Леголаса, пока не почувствовал тепло его тела за спиной, а его длинные пальцы не опустились мне на плечи.
Я замер и не дышал, не в силах сказать ни слова. Но его руки все лежали у меня на плечах, и он просто стоял рядом, так близко, что я слышал его дыхание.
— Vanya, — сказал он наконец. — Lama alcarinqua.
Больше он ничего не сказал, и пока мы там были, больше ни разу меня не коснулся.
Из пещер мы вышли молча, каждый думал о своем. Магу и хоббитам Леголас сказал, что у него нет слов, и он оставляет мне говорить о красоте пещер Хельмовой Пади. А я никому ничего не сказал.
Я и сам не знал, что чувствовал. Когда я в первый раз спустился в Блистающие Пещеры, то меня даже после боя потянуло на стихи. Леголас тогда сказал, что никогда прежде не слышал от меня таких слов.
Тогда мне казалось, что именно ему я должен рассказать о пещерах, что он примет их красоту и груз, лежавший у меня на сердце, и сохранит все это в надежном месте.
А теперь...
За ужином молодой хоббит, Мериадок, завел песню. Я забрал свою долю хлеба и мяса и пересел подальше от костра. Они уже привыкли ко мне и ничего не сказали, но Сэмиус пробормотал, что мне, должно быть, ужасно не хочется уходить из Хельмовой Пади, раз она мне так понравилась. Краем глаза я заметил, что Леголас посмотрел в мою сторону. Он сиял на фоне вечернем небе, но что скрывалось за выражением его прекрасного лица, мне было не разобрать.
Потом Братство разошлось в разные стороны, и в лес Фангорна мы пошли вдвоем. Я надеялся, что он хоть в моих местах поведет меня в постель, в Хельмовой Пади, а не затянет до тех пор, пока вокруг будут только листья и мох. Но он, похоже, решил именно так.
Не зря его зовут Зеленым Листом — я едва мог отличить его от плюща и дубов. Я смотрел только на тропинку перед нами и на бледную руку в моей руке. Наконец он заговорил.
— Посмотри наверх, Гимли, — сказал он, и я посмотрел.
Мы были в зале из живых деревьев. Стволы у них были старые и толстые, с твердой и холодной как сталь корой, но если долго смотреть, то казалось, что они покачиваются из стороны в сторону, хотя ветерка я не чувствовал.
— Такими были деревья, когда мир был юн, — прошептал мне Леголас, и его пальцы переплелись с моими, как переплетались ветви у нас над головой.
Он показал мне и другие странные и чудесные вещи, и я был изумлен. Он завел меня еще глубже в лес энтов, посреди деревьев, даже корни которых вставали как крепости у меня над головой. Сердце барабаном стучало у меня в груди.
Вечером мы устроили привал у корня громадного дерева, и когда стемнело и я улегся спать, я все еще видел его. Он сидел на корне надо мной — эльфам особо спать не нужно.
Я сам тоже так и не уснул. Кажется, я всю ночь прождал прикосновения тонких рук, ждал, пока он прильнет ко мне. Я ждал с нетерпением и со страхом. Любовные привычки эльфов всем известны, как я и говорил. Но гномы сходятся только однажды, а если не добиваются того, кого любят, будь то мужчина или женщина, часто остаются в одиночестве.
Я уже знал, что со мной так и будет. Так я и лежал всю ночь без сна, дрожа всем телом. Над куполом из листьев плыли звезды, а на насесте у меня над головой судьба моя сияла неподвижно и ярко, будто из мифрила выкованная.
Дождался я только того, что к утру у меня затекла шея. Когда я встал, Леголас развел костерок из травы и кипятил воду к чаю.
Днем мы вышли из леса и отправились на север, к Сумеречному лесу и Железным горам за ними. На сердце у меня было тяжело.
Он не тронул меня в пещерах, несмотря на все намеки. Я уж думал, что он повалит меня на песчаный пол и... Но ничего не случилось.
Не захотел он меня и в лесу. Это было его царство, а не мое. Он мог околдовать меня и уложить в постель из мха и опавших листьев. Он мог снимать с меня доспехи один за одним, пока не увидит мое бледное тело, не доберется до мест, которые не знали ничьих ласк... Я бы позволил такое эльфу с нежными руками.
Но нет.
Я для него слишком некрасив, других причин быть не может.
Никто еще не называл меня vanya, никто не сказал lama alcarinqua, слыша мой грубый гномий голос. Эльфы любят красоту, а я ее лишен. Меня охватила печаль. Я любил его, а теперь я его потеряю, и даже горстки листьев не останется на память.
Так мы и шли молча, а на Западе садилось солнце.
Потом Леголас сказал:
— Мы могли бы отправиться на Юг.
На меня он не смотрел.
— Что? — переспросил я.
— Мы с тобой могли бы привести свои народы на Юг. Эльфы могли бы поселиться в Итилиене. Его придется отвоевывать у многовекового запустения и одичания, но мои родичи не могут не полюбить такой лес. А ты... ты говорил, что хочешь привести в Хельмову Падь мастеров... — Тут он посмотрел на меня, прищурив, как раньше, светлые глаза. — Ты хотел открыть пещеры и палаты, восстановить все, работать целый день перед тем, как сделать один удар молотком.
Он повторил слово в слово то, что я говорил много месяцев назад. Я удивился, и отчаяние отступило на несколько шагов.
— Итилиен не так уж далеко от Блистающих пещер, — сказал я.
— Да, — согласился он, — по эльфийским дорогам совсем близко. Для таких, как мы, это была бы хорошая жизнь.
— Таких, как мы? — повторил я.
— Гимли, — воскликнул он внезапно, — друг мой, не молчи, скажи мне, о чем ты думаешь! В обычае моего народа следовать велению сердец, но сердца гномов, говорят, подобны сердцам гор — добраться до них трудно, а тронуть еще труднее.
Я онемел. А он все говорил:
— А еще про гномов говорят, что телесные радости их совсем не интересуют, а для продолжения рода они вырезают себе детей из камня. Больше я в этом не сомневаюсь. Две недели мы идем вместе, и ты так меня и игнорируешь, хоть я и касался тебя, и брал тебя за руку. И все равно сердце мне говорит, что я нашел того, кто станет мне ближе брата, спутника на всю жизнь. Возлюбленного, — добавил он тихо, — если ты только захочешь.
И он закрыл лицо тонкими руками.
Долго я смотрел на него, потому что он был прекрасен; а потом еще дольше я смотрел в сторону, на то, как солнце садилось над Туманными горами.
Потом я повернулся к Леголасу и отвел его руки от лица, сжав их в своих ладонях. Он взглянул на меня, распахнув светлые глаза. Я поцеловал его руки и заговорил.
— Ты бы слышал, что про эльфов говорят, — сказал я.
читать дальше
уверен, что там-то все и случится. Я повел его по тропке в глубь земли; в первом же зале наши факелы вспыхнули ярче, и он вскрикнул от изумления. А потом он молчал, пока мы шли под завесой скалы, покрытой мрамором розовым и белым, как край плаща Галадриэль, к блистающим коридорам, устланным драгоценными камнями с такими острыми гранями, что одно прикосновение к ним ранило до крови.
Мы долго стояли молча в центральном коридоре, где вода капля за каплей падает в бассейны разной глубины. Меня убаюкала музыка бассейнов; не знаю, сколько я так простоял, даже не глядя на Леголаса, пока не почувствовал тепло его тела за спиной, а его длинные пальцы не опустились мне на плечи.
Я замер и не дышал, не в силах сказать ни слова. Но его руки все лежали у меня на плечах, и он просто стоял рядом, так близко, что я слышал его дыхание.
— Vanya, — сказал он наконец. — Lama alcarinqua.
Больше он ничего не сказал, и пока мы там были, больше ни разу меня не коснулся.
Из пещер мы вышли молча, каждый думал о своем. Магу и хоббитам Леголас сказал, что у него нет слов, и он оставляет мне говорить о красоте пещер Хельмовой Пади. А я никому ничего не сказал.
Я и сам не знал, что чувствовал. Когда я в первый раз спустился в Блистающие Пещеры, то меня даже после боя потянуло на стихи. Леголас тогда сказал, что никогда прежде не слышал от меня таких слов.
Тогда мне казалось, что именно ему я должен рассказать о пещерах, что он примет их красоту и груз, лежавший у меня на сердце, и сохранит все это в надежном месте.
А теперь...
За ужином молодой хоббит, Мериадок, завел песню. Я забрал свою долю хлеба и мяса и пересел подальше от костра. Они уже привыкли ко мне и ничего не сказали, но Сэмиус пробормотал, что мне, должно быть, ужасно не хочется уходить из Хельмовой Пади, раз она мне так понравилась. Краем глаза я заметил, что Леголас посмотрел в мою сторону. Он сиял на фоне вечернем небе, но что скрывалось за выражением его прекрасного лица, мне было не разобрать.
Потом Братство разошлось в разные стороны, и в лес Фангорна мы пошли вдвоем. Я надеялся, что он хоть в моих местах поведет меня в постель, в Хельмовой Пади, а не затянет до тех пор, пока вокруг будут только листья и мох. Но он, похоже, решил именно так.
Не зря его зовут Зеленым Листом — я едва мог отличить его от плюща и дубов. Я смотрел только на тропинку перед нами и на бледную руку в моей руке. Наконец он заговорил.
— Посмотри наверх, Гимли, — сказал он, и я посмотрел.
Мы были в зале из живых деревьев. Стволы у них были старые и толстые, с твердой и холодной как сталь корой, но если долго смотреть, то казалось, что они покачиваются из стороны в сторону, хотя ветерка я не чувствовал.
— Такими были деревья, когда мир был юн, — прошептал мне Леголас, и его пальцы переплелись с моими, как переплетались ветви у нас над головой.
Он показал мне и другие странные и чудесные вещи, и я был изумлен. Он завел меня еще глубже в лес энтов, посреди деревьев, даже корни которых вставали как крепости у меня над головой. Сердце барабаном стучало у меня в груди.
Вечером мы устроили привал у корня громадного дерева, и когда стемнело и я улегся спать, я все еще видел его. Он сидел на корне надо мной — эльфам особо спать не нужно.
Я сам тоже так и не уснул. Кажется, я всю ночь прождал прикосновения тонких рук, ждал, пока он прильнет ко мне. Я ждал с нетерпением и со страхом. Любовные привычки эльфов всем известны, как я и говорил. Но гномы сходятся только однажды, а если не добиваются того, кого любят, будь то мужчина или женщина, часто остаются в одиночестве.
Я уже знал, что со мной так и будет. Так я и лежал всю ночь без сна, дрожа всем телом. Над куполом из листьев плыли звезды, а на насесте у меня над головой судьба моя сияла неподвижно и ярко, будто из мифрила выкованная.
Дождался я только того, что к утру у меня затекла шея. Когда я встал, Леголас развел костерок из травы и кипятил воду к чаю.
Днем мы вышли из леса и отправились на север, к Сумеречному лесу и Железным горам за ними. На сердце у меня было тяжело.
Он не тронул меня в пещерах, несмотря на все намеки. Я уж думал, что он повалит меня на песчаный пол и... Но ничего не случилось.
Не захотел он меня и в лесу. Это было его царство, а не мое. Он мог околдовать меня и уложить в постель из мха и опавших листьев. Он мог снимать с меня доспехи один за одним, пока не увидит мое бледное тело, не доберется до мест, которые не знали ничьих ласк... Я бы позволил такое эльфу с нежными руками.
Но нет.
Я для него слишком некрасив, других причин быть не может.
Никто еще не называл меня vanya, никто не сказал lama alcarinqua, слыша мой грубый гномий голос. Эльфы любят красоту, а я ее лишен. Меня охватила печаль. Я любил его, а теперь я его потеряю, и даже горстки листьев не останется на память.
Так мы и шли молча, а на Западе садилось солнце.
Потом Леголас сказал:
— Мы могли бы отправиться на Юг.
На меня он не смотрел.
— Что? — переспросил я.
— Мы с тобой могли бы привести свои народы на Юг. Эльфы могли бы поселиться в Итилиене. Его придется отвоевывать у многовекового запустения и одичания, но мои родичи не могут не полюбить такой лес. А ты... ты говорил, что хочешь привести в Хельмову Падь мастеров... — Тут он посмотрел на меня, прищурив, как раньше, светлые глаза. — Ты хотел открыть пещеры и палаты, восстановить все, работать целый день перед тем, как сделать один удар молотком.
Он повторил слово в слово то, что я говорил много месяцев назад. Я удивился, и отчаяние отступило на несколько шагов.
— Итилиен не так уж далеко от Блистающих пещер, — сказал я.
— Да, — согласился он, — по эльфийским дорогам совсем близко. Для таких, как мы, это была бы хорошая жизнь.
— Таких, как мы? — повторил я.
— Гимли, — воскликнул он внезапно, — друг мой, не молчи, скажи мне, о чем ты думаешь! В обычае моего народа следовать велению сердец, но сердца гномов, говорят, подобны сердцам гор — добраться до них трудно, а тронуть еще труднее.
Я онемел. А он все говорил:
— А еще про гномов говорят, что телесные радости их совсем не интересуют, а для продолжения рода они вырезают себе детей из камня. Больше я в этом не сомневаюсь. Две недели мы идем вместе, и ты так меня и игнорируешь, хоть я и касался тебя, и брал тебя за руку. И все равно сердце мне говорит, что я нашел того, кто станет мне ближе брата, спутника на всю жизнь. Возлюбленного, — добавил он тихо, — если ты только захочешь.
И он закрыл лицо тонкими руками.
Долго я смотрел на него, потому что он был прекрасен; а потом еще дольше я смотрел в сторону, на то, как солнце садилось над Туманными горами.
Потом я повернулся к Леголасу и отвел его руки от лица, сжав их в своих ладонях. Он взглянул на меня, распахнув светлые глаза. Я поцеловал его руки и заговорил.
— Ты бы слышал, что про эльфов говорят, — сказал я.